Пианистка [litres] - Эльфрида Елинек

конце концов только выиграет, если он победоносно и холодно выстоит в этой изматывающей борьбе. При прощании, когда отзвучит последний гонг, результаты будут таковы: он больше приобретет, Эрика больше потеряет. Он радостно предвкушает это уже сейчас. Эрика станет на год старше, а он на целый год опередит других в своем развитии. Клеммер клещами впивается в тему, связанную с Шубертом. Он порицает Эрику: она неожиданно и головокружительно развернулась на 180 градусов и выдает за собственное мнение все то, что всегда утверждал он, Клеммер. Он всегда говорил: все недоступное поименованию, все несказанное, невыразимое, неприступное, недоступное исполнителю намного более важно, чем все доступное: техника, техника и еще раз техника. «Мне удалось поймать вас на противоречии, госпожа учительница».

Эрика мгновенно достигает точки таяния, ведь он говорит о невыразимом, он наверняка имеет в виду свою любовь к ней. В ней все светлеет, проясняется и теплеет. Снова светит солнце любовной страсти, которое она не видела все это время. Он по-прежнему испытывает к ней то же самое чувство, которое испытывал вчера и позавчера! Клеммер явно любит и уважает ее несказанно, как он только что нежно и мило сказал. Эрика на какое-то мгновение опускает глаза и тихо и многозначительно шепчет: она только имела в виду, что Шуберт любит демонстрировать оркестровые эффекты чисто фортепьянными средствами. Надо уметь обнаруживать эффекты и инструменты, которые этими эффектами обозначаются, и пытаться соответственно сыграть их. И делать это, как уже сказано, не манерничая. Эрика утешает его по-женски и по-дружески. У вас все получится!

Учительница и ученик, женщина и мужчина стоят лицом к лицу. Между ними располагается что-то, дышащее жаром, какая-то непреодолимая стена. Стена мешает одному из них перемахнуть через нее и высосать из другого все соки. Учительница и ученик кипят от любви и от вполне понятного желания еще большей любви.

Под их ногами тем временем кипит варево культуры, каша, которая никогда не сварится до конца и которую они с наслаждением глотают маленькими порциями, их насущная пища, без которой они не могут существовать, и варево это громко булькает и пузырится.

Эрика Кохут покрыта непрозрачной, ороговевшей пеленой своего возраста. Никто не может и не хочет освободить ее, этот слой нельзя снять. Ведь столько уже упущено, и особенно упущена молодость Эрики, например то время, когда ей было восемнадцать лет, время, которое в народе называют блаженной юностью. Эта пора длится всего один-единственный год и потом проходит. Сейчас вместо Эрики этим знаменитым прекрасным возрастом наслаждаются другие. Сейчас Эрике вдвое больше лет, чем девушке, которой исполнилось восемнадцать! Эрика постоянно считает в уме, при этом расстояние между ней и восемнадцатилетней девушкой никогда не уменьшается, хотя и не увеличивается. Это расстояние совершенно излишним образом увеличивается из-за неприязни, которую Эрика питает к любой девушке подобного возраста. Ночами Эрика, вся в поту, крутится на вертеле злобы над пылающим очагом материнской любви. При этом ее регулярно поливают ароматным соусом музыкального искусства. Ничто не способно изменить эту неизменную дистанцию между старым и молодым. Ничто не изменит нотации уже созданной музыки умерших маэстро. Все обстоит так, как оно есть. В эту нотную линейку Эрика втиснута с самого раннего детства. Пять линеек владеют ею с тех пор, как она себя помнит. Ей нельзя ни о чем думать, только об этих пяти черных линейках. В содружестве со своей матерью она превратила этот растр в прочную сеть предписаний, инструкций и точных заповедей, в сеть, опутавшую ее, словно та сетка, в которую упаковано розовое свиное филе, подвешенное в витрине мясной лавки. Это придает уверенность, а уверенность порождает страх перед неуверенностью. Эрика боится того, что все останется так, как оно есть, и боится того, что однажды что-нибудь изменится. Она, словно в приступе астмы, жадно глотает ртом воздух и толком не знает, что ей со всем этим воздухом делать. Она хрипит и не в состоянии исторгнуть из глотки ни звука. Клеммер испуган и потрясен до основания своего несокрушимого здоровья и спрашивает, что приключилось с любимой. «Принести тебе воды?» – заботливо и любовно-сострадательно спрашивает он, полномочный представитель фирмы «Рыцарь и компания». Учительницу душит кашель. Он спасает ее от более тяжких вещей, чем раздраженное горло. Она не в состоянии выразить словами свои чувства, ей это доступно только с помощью музыкального инструмента.

Эрика вытаскивает из портфеля письмо, на всякий случай плотно заклеенное, и протягивает его Клеммеру жестом, который она дома мысленно представляла себе тысячу раз. В письме написано, какой поворот примет в будущем некая любовь. Эрика описала все, о чем не хотела сказать вслух. Клеммер думает, что письмо заключает в себе нечто несказанно чудесное, о чем можно только написать. Он ярко светится, как луна над отрогами гор. Как ему этого не хватало! Он, Клеммер, в силу постоянной работы над своими чувствами и над их выразительной силой, сегодня наконец-то счастливым образом оказывается в состоянии высказать все сокровенное в любой момент и вслух! Да, он установил, что на всех производит хорошее и свежее впечатление его привычка всюду опережать других, чтобы высказаться первым. Только не робеть, это ничего не даст. Что касается его, он, если нужно, готов громко кричать о своей любви. По счастью, этого не нужно, потому что об этом никто не должен слышать. Клеммер откидывается в кресле, уплетает за обе щеки мороженое и с большим удовольствием рассматривает самого себя на экране кинотеатра, где крутят фильм на щекотливую тему об отношениях молодого человека и стареющей женщины и где все как в жизни. В роли второго плана – нелепая старая мать, горячо мечтающая о том, чтобы вся Европа, Англия и Америка были очарованы небесным звучанием, которое уже много лет подряд может извлекать из инструмента ее дитя. Мать явно желает, чтобы ее дитя тушилось и парилось в материнских объятиях, а не в кастрюле чувственных любовных страстей. «Под паром чувство быстрее упреет, а витамины лучше сохранятся», – отвечает Клеммер матери, давая ей добрый совет. Самое большее через полгода он утолит Эрикой аппетит и займется поисками нового вкусного блюда.

Клеммер бурными поцелуями покрывает руку Эрики, передавшую ему это письмо, он говорит: «Спасибо, Эрика». Ближайшие выходные он уже намерен полностью посвятить этой женщине. Женщина вне себя оттого, что Клеммер намерен вломиться в ее святыню, в выходные, которые она проводит сама по себе, и отказывает ему в этом. Она тут же выдумывает какую-то отговорку, объясняющую, почему именно на этот раз, а возможно, и в следующий, и через